– Так я жду продолжения! – в спину ей крикнул доктор и, явно довольный, хрустнул пальцами. – Моя идея была верной, и Вилльерс отлично работает с Волендор – наша таинственная незнакомка оживает на глазах.
Робертс был прав. Несмотря на затворничество последних дней – а может быть, и благодаря ему, – чувства миссис Хайден к Виктору становились все сильнее и все неуправляемей. Чем дольше она не видела его, тем ярче представлялись ей заразительная улыбка, меняющие цвет от сирени до утреннего моря глаза, мягкий очерк губ, насмешка и нежность.
И вечером, скатав исписанные листки в трубку, она, как обычно, пошла знакомой дорогой к чугунной беседке. Вечер был особенно мягок, когда остывающий воздух трогает обнаженные руки и шею почти физически ощущаемой негой. И эта нега, вызывая малопонятные странные ощущения, вскоре стала смущать ее настолько, что миссис Хайден поспешила уверить себя, будто хочет еще раз посмотреть на земляничное дерево и ощутить если не вспышку воспоминания, то хотя бы слабый аромат природы в этом стерильном мире. «Наверное, они все-таки правы, – думала она, с ленивой грацией двигаясь по серпантину главного терренкура, – что здесь все так нейтрально. Слишком характерны здешние обитатели, чтобы еще и природе обладать яркой индивидуальностью… Но – стоп… На каком языке я думаю? – Она даже остановилась, схватившись за теплый, нагретый за день ствол какого-то невысокого деревца, почти кустарника. – Неужели на том, на котором я говорила с Балашовым?! Что за наваждение, ведь я отлично помню, что до сих пор, пока не поговорила с ним, думала на том, что и Виктор, то есть на французском. А Диккенс, и история Англии… А сейчас, сейчас, когда я думаю об этом, то на каком?! – Голова ее закружилась. Она сильнее стиснула пальцами кору, и оттуда горячими токами полилась в нее некая странная энергия. Она пришла в себя и подняла глаза к кроне. Сильно вырезанные по краям широкие округлые листья, заходя один на другой, создавали над ее головой плотный шатер, и среди них висели гроздья круглых тугих шариков, ослепительно белых, словно подсвеченных изнутри мягким желтым светом пыльцы. И на миссис Хайден вдруг снизошло полное спокойствие. Она опустилась на траву и села, прижавшись спиной к стволу. Так неужели она – русская?!
Но ее оцепенение тут же оказалось нарушенным приближавшимися голосами – это были Виктор и маленькая Волендор.
Мисс Волендор была молчаливой девушкой лет шестнадцати на вид, хотя на самом деле ей недавно исполнилось двадцать три. Она обладала весьма модной в шестидесятые годы фигурой унисекс и подкупающей многих резкостью мальчишеских движений. Но тот, кто видел ее рассыпавшиеся по плечам прямые пшеничные волосы, прелестную маленькую грудь, игрушечную ножку при росте в метр семьдесят, тот уже с трудом отводил глаза.
Она вечно, даже здесь, в респектабельном пансионе, одевалась в рваные джинсовые шорты и линялые маечки, впрочем, компенсируя этот нехитрый наряд стройностью ног и соблазнами пластики. Девушка попала сюда после какого-то архинеудачного романа и страдала полным отсутствием воли. Любое дело представляло для нее почти неразрешимую задачу, даже такое простое, как пойти позавтракать или заставить себя раздеться на ночь. Она проплывала по террасам, подобно сомнамбуле, останавливаясь в самых неподходящих местах, являлась к доктору Робертсу когда ей вздумается, если только ее не приводила железной рукой одна из его помощниц.
Миссис Хайден в первое время своего пребывания здесь, когда ей не спалось, часто слышала по ночам звонкий нежный голосок, распевавший где-то неподалеку от «Биргу» какие-то сложные вокализы. Ей всегда было немного жаль Волендор, словно хрупкое нежное растение, придавленное в самую лучшую пору грубой пятой болезни.
Но сейчас, сидя под цветущим жасмином, она впервые посмотрела на девушку иными глазами. Или, вернее, она впервые сравнила ее с собой. Безусловно, двадцать три и сорок – этот свой возраст она приблизительно вычислила по различным замечаниям Робертса, ибо на свои прямые вопросы упорно не получала никаких ответов, – не самая страшная разница. В определенном смысле у сорока даже немало преимуществ, но самым проигрышным является, пожалуй, потеря цельного взгляда на мир, романтики и свежести ощущений. Но в их случае миссис Хайден не проигрывала даже и в этом, ибо отчасти смотрела вокруг глазами впервые познающего окружающий мир ребенка, что в свою очередь не могло не казаться привлекательным. И все же – Волендор обладала свободой, даваемой опытом в сочетании с юным, совсем юным телом… Словом, козырей на руках у нее было гораздо больше.
Виктор с девушкой спускались по направлению к миссис Хайден, и сорокалетняя женщина с тоской видела, как рука Виктора точно так же поддерживает локоть девушки, как несколько дней тому назад поддерживала ее собственный.
– Добрый день, миссис Хайден! – весело приветствовал ее Виктор и шепнул по-французски, чуть сжимая пальцы Волендор: – Поздоровайтесь же, Виола.
– Бонжур, – коротко бросила девушка, но тут же отвела глаза от сидящей под деревом фигуры и подняла их на спутника. – Зачем вы сказали мне? Мне надо самой, самой… Разве вы не понимаете, что заставлять меня может здесь много кто и без вас. А вы сам – мой выбор и моя воля!
«Неужели за эти несколько дней, что мы не виделись, он успел добиться большего, чем Робертс? – поразилась миссис Хайден. – Но как? Чем? И почему… почему со мной он не добился ничего?» – Она посмотрела вслед удалявшейся паре: Волендор шла, касаясь Виктора всей линией тела, от плеча до узких щиколоток.